просто опрокинуть одним ударом, а если дружишь с самого раннего детства – тем более. И Томми не стал посылать Алекса туда, куда тот напрашивался, но и вернуть его обратно в круг самых близких людей не смог.

Стоя на набережной и сжимая в руке мобильник, он вдруг понял, какая пустота образовалась от предательства Митчелла, и почти пророчески ощутил приближение новой беды, смутно понимая: дружба всей их неразлучной троицы закончилась не месяц назад, не в тот день, когда Алекс прибился к футбольной команде, а сегодня, вместе с предложением Карлы.

И все-таки он набрал номер Алекса, чувствуя себя матросом тонущего «Титаника», вычерпывающего воду кружкой.

– Привет! – весело сказал Алекс после трех длинных гудков. – Ты по делу? Извини, занят, пишу две статьи по поводу субботней игры. Одну – на тот случай, если наши выиграют, другие – на тот случай, если проиграют… Обе очень торжественные, проигравших тоже нужно уметь поддержать. Так что у тебя за дело?

– Мой текст опять не подошел, – сказал Томми.

– Какой текст? Что ты писал?

– Про город.

– А-а-а… ну напиши что-нибудь еще. Букв в алфавите достаточно, они никогда не закончатся.

– Хорошо, – сказал Томми и оборвал звонок.

Он вышел на мост, постоял немного, дыша влажным запахом смирной реки. На небе появились первые бледные звезды, рассыпанные вокруг стремительно синеющего облака.

Время давно перевалило за десять. Нужно было выключить телефон, пока не начались истеричные звонки от миссис Митфорд.

Прежде, чем нажать на кнопку выключения, Томми набрал еще один номер. На этот раз ждать пришлось намного дольше. Томми считал гудки и носком кроссовка сбивал с перил осыпающуюся краску. Пять. Семь.

Гудки оборвались, и Томми быстро сказал:

– Ты заболел? В школе тебя нет, я решил узнать.

– Завтра буду, – вполголоса ответил Кит. – Неудачно прогулялся по лестнице. Уже прошло.

– Отлично, – сказал Томми и не придумал больше ни одной фразы.

Пришлось мучительно молчать.

Кит тоже молчал, выжидая, а потом сказал:

– Я тут уже ложился…

– Отлично, – дрогнувшим голосом отозвался Томми.

Пустота вокруг него стала ощутимой – протяни руку и сможешь ощутить ее пронзительный космический холод.

Он снова сбросил звонок, последний раз пнул перила и подумал: ненавижу вас всех. Теплые жопы, разложенные по своим домам. Одному подавай престиж и – простите, Митфорд, ваше место в помойке; другой дефлоратор понадобился; третьему – мишень под карабин… А кому нужен Томми?

Сам Томми кому-нибудь нужен?

Мне семнадцать, подумал Томми. Это сложный возраст. Гормоны и максимализм. Весна еще совсем некстати… На самом деле все в порядке. Через десять лет я даже не вспомню о том, что стоял на мосту и собирался расплакаться. Это проблемки, как говорит Карла. Проблемки, ничего общего не имеющие с бедой.

И телефон зазвонил снова.

Томми поморщился. Теперь еще оправдываться и придумывать: где, когда и почему задержался. Захотел погулять у реки – не ответ. Зачем ты хотел гулять у реки? Один? А ты был в нормальном состоянии? А что ты там делал?

– А ты где вообще? – спросил Кит.

– Извини, решил погулять у реки, скоро буду, – выпалил Томми заранее подготовленную фразу.

Кит рассмеялся.

– На мосту?

– Да.

– Десять минут постоишь?

– Легко, – моментально согласился Томми, тут же забыв про миссис Митфорд.

– Жди тогда.

Он пришел через пятнадцать минут. Томми успел выбить ямку в рассыпающейся кладке и утихомирить сильно бьющееся сердце. Оно снова колыхнулось, когда он увидел, что на Ките спортивная куртка, такая же, как у Морана и Макгейла. Короткий прилив отвращения, словно Томми был жертвой изнасилования, которой бесцеремонно положили руку на колено.

– Пойдем вниз, – предложил Кит и первым начал спускаться с моста. Томми побрел следом, отметив, что Хогарт двигается очень осторожно, словно боясь согнуть ноги.

Через ивовые заросли, по мягкому мшистому склону они вышли на берег, где Карла пыталась сделать свои снимки.

Томми потрогал бревно, на котором сидел в тот день, – бревно высохло под дневным солнцем.

– На нем теперь вполне можно сидеть, – сказал он.

Кит кивнул и сел, а Томми устроился рядом, принюхиваясь к почти неслышимому запаху одеколона от проклятой спортивной куртки.

Река плеснула под ноги.

– Вот о чем я думал, – решительно сказал Томми. Ему было просто изъясняться сейчас, когда лица Кита почти не было видно в густеющей темноте. – Жил-был однажды маленький мальчик, которого очень сильно любила мама. Она рассказывала ему сказки на ночь: про то, как ведьма пыталась сжевать кусок Гензеля или Гретель, и он засыпал, восторженно рисуя себе в мечтах окровавленные зубы этой самой ведьмы. Мальчика звали… допустим, Джек. Мамочка прижимала его к груди и говорила, что он самый лучший, поэтому никто не достоин быть его другом. Тебе не нужны эти ублюдки, говорила ему мама, у тебя есть я. Рассказать тебе сказку? И он отвечал: конечно, расскажи! Мою любимую! Ведьма снова грызла Гретель. Снова и снова. Ведьма пожирала ребенка, и ему это нравилось, потому что он знал – ведьма очень, очень его любит… по-настоящему любит, так сильно, что хочет сделать его частью себя.

Кит повернул голову, посмотрел на Томми и застегнул молнию куртки до упора. Спрятал лицо в высокий ворот.

– Она умерла, – сказал Томми. – Все ведьмы быстро дохнут, у них отвратительная диета. Она умерла, а Джек остался жить во дворце о тридцати комнатах. Ему было очень одиноко, Кит. Друзья? Нет. Девушка? Нет. Слишком банально. Он был выше этого. Самый лучший в мире. Так сказала ему мама. Самый лучший в мире человек, самое ценное социальное животное. Когда ему стало совсем невмоготу, он разместил объявление в Интернете: он искал того, кто хочет, чтобы его любили по-настоящему. И отозвался, скажем, Ганс. Всегда есть придурок, который хочет, чтобы его любили. В шикарном дворце Джека они отметили знакомство бутылкой вина и подписанием крайне важного документа, а потом Джек отрезал Гансу член, и они попытались его сжевать. Получилось хреново, потому что член эта не та штука, которую легко сожрать сырьем. Пришлось его готовить, и Джек с полотняной салфеткой на руке стоял у плиты, выбирая специи и легкое ароматное масло для жарки. Потом он подал блюдо на серебряном подносе, а потом они снова пили и пили, перемешивая вино с обезболивающим, а потом Джек убил Ганса. И месяц стоял у плиты, и сожрал почти всего, потому что любил его. Ведь и Ганс пришел к нему и написал, что хочет этого, добровольно, сам, потому что любил Джека. Они не умели иначе. А Джека взяли и осудили на пожизненное заключение. За что?

Кит хмыкнул.

– Этого Джека звали Армин Майвес, – сказал он.

– Может, и